Иногда мне хочется умереть, чтобы прожить всю жизнь заново… Без прошлых ошибок. Да хотя бы вернуться в прошлое, на 6 лет назад, и сказать себе 11-летнему задержаться в школе подольше… Вся бы жизнь стала другой.

Сколько раз я орал о том, что нахуй мне нужна душа и что я с радостью отдам ее на вечные муки ада, лишь бы забыть всё до 2011 года, точнее, до зимы 2011.

Как-то вспомнилось, как в 11 классе нам надо было описать эмоцию и чувство, которое чувствуешь лучше всего. Киба описывал смех, искренний, выматывающий, отчаянный смех, когда сводит челюсти, а из глаз текут слёзы… Когда наружу рвётся стая чёрных голубей с опаленными крыльями. Такой смех, сказал он, бывает только после большого отчаяния. Понял я это только в августе 2012.

А я… А я тогда описывал страх душевной боли. Когда в самую жару на тебя волна за волной накатывают приливы дрожи от непонятно откуда взявшегося ветра, заставляя все волоски на теле вставать дыбом… Когда душа расцарапывает всё внутри, захлебываясь от криков, а тело и разум парализованы. Когда готов уже сделать с собой, что угодно, лишь бы выпустить её наружу. Хочешь закричать — а боль захлёстывает тебя с такой силой, что ты просто хватаешь ртом воздух в попытке подпитать жизнью душу. А она — такая маленькая, напоминающая серебристую многоножку, с недоумением смотрит на свои обожжённые лапки, которые с тихим шипением тлеют по живому. И капает с них вовсе не кровь, а нечто чёрное и вязкое, похожее на нефть, заливая сердце, лёгкие, рёбра, желудок… Всё. Сколько бы ни катились по щекам слёзы — это ничем не смыть, только выжечь. Оно льётся и льётся, и единственное желание — разорвать себя выплеснуть это всё наружу, и перестать существовать. Не перерождаться больше нигде, не наблюдать за всем из пустоты… А исчезнуть, уничтожив даже атомы своего сознания.

Тогда мне сказали, что это не описание эмоции, а размышления.

После этого я решил, что школа мне больше не нужна. Благо, родители поощряли прогуливать, да и я знал, что сам себе могу дать намного большее, чем какая-то училка с маленькой зарплатой.

Потом был Матвей… Помню, как завидовал ему. Он был окружен стаей знакомых, сидел один в своей тёплой квартире, гладил кота и иногда выходил на маленький, обитый вагонкой, балкон. Шёл октябрьским вечером домой с тренировки и сидел под окнами своего дома на мокрой лавочке. Уходил на вписки, улыбался.

Я же сидел дома в тёплой байке, которая была размера на 3 больше моего, в освещённой холодным голубым светом комнате с колючим ковром и прохладными стенами, часто возвращался домой без зонта и не был окружён вообще никем, кроме 4 стен и экрана ноута.

Потом всё кончилось.

Точнее, началось.